Home
Back
In English
Türkic language classification
Türkic Alphabets Index
Scripts of Türkic Peoples
Sources
Roots
Tamgas
Alphabet
Writing
Language
Genetics
Geography
Archeology
Religion
Coins
Wikipedia
Ogur and Oguz
Türkic languages
Türkic and European Genetic distance
Indo-European, Dravidian, and Rigveda
Türkic, Slavic and Iranian
Linguist Statistics
Türkic in English
Türkic-Sumerian
Türkic-Etruscan
Alan Dateline
Avar Dateline
Besenyo Dateline
Bulgar Dateline
Huns Dateline
Karluk Dateline
Khazar Dateline
Kimak Dateline
Kipchak Dateline
Kyrgyz Dateline
Sabir Dateline
Seyanto Dateline

Тюркские, Славянские и Иранский языки

Valentyn Stetsuk
Research of Prehistoric Ethnogenetic Processes in Eastern Europe
Book 2
Lviv 2003

Предисловие

До сих пор факты, относящиеся к славянской истории до-9-го столетия н.э., для российской историографии не существуют.

Российская историография не может примирить известия о славянах служащих вместе с его немецкими поддаными в армии Атиллы, с управляющими северо-восточными славянами Рюриками. Хунский период длился приблизительно 6 поколений, 130 лет, ц 420 до 558 года, воздействуя на славянские, германские, фракийские, кельтские, романские и другие племена. Следующий период 10-ти поколений, 250 лет, в Аварском Каганате с 558 до 805 года также, должно быть, формировал и воздействовал на славянские племена. В Индоевропейской схеме российской историографии эти периоды не существуют. Стали славяне более первозданными после 250-ти лет Аварского правления чем, скажем, Волжские Булгары после 250 лет славянского правления? Нет никаких исследований Аварского периода, более того, ни Аварский , ни Хунский периоды не существовали когда-либо в славянской истории, по крайней мере что касается российской историографии. Следующий период Хазарскогоправления, когда восточные славяне были исправно платящими налоги членами Хазарского Каганата, а их скандинавские наемные правители служили Хазарскому государству, также удобно не существует. Также не существует Булгарский период, когда восточные славяне были членами Болгарского Каганата и его остаточных бейликов. В Имперский период, который закончился в 1917, история ее народов не существовала, и история территорий начиналась со времени их завоевания или колонизации. В советский период, содержание официальной российской истории оставалось тем же, проперченной благами цивилизации, великодушия, и дружбы, которыми благодатные завоеватели из Руси и России окутывали захваченых дикарей.

Предложенные выдержки из 5-ой главы книги В. Стецюка дают богатый материал иллюстрирующий облати истории в основном игнорируемые или повторно изобретенные. Во первых, он свидетельствует, что на балто-славянский язык не только позднеантичного периода, но также и предыдущего периода, существенно воздействовали Тюркские языки. Во вторых; это факт что славяно-иранская связь является несуществующей, что явно находится в противоречии со скифо-сармато-аланской иранской гипотезой. Он показывает что все, все славянские термины сельского хозяйства и садоводства, конной терминологии, большинства одежды, инструментов, социальной организации пришли из Тюркских языков. Анализ позволяет визуализацию не только периода, когда Хунские повелители и их преемники управляли и собирали налоги с подчиненных племен, мобилизовывали и вели их в сражения, уча понимать команды и общаться, но потенциально также и предыдущие столетия, когда Скифское государство и Сарматия простирались до Скандинавии, когда скифские и сарматские повелители управляли и собирали налоги с многоязычных подчиненных племен, и когда сельскохозяйственные Агациры были по меньшей мере соседями балто-славян в до-Геродотовское время.

Иллюминирующим является тот факт, что нет никаких общих славянских слов связанных со строительством. Кроме нескольких общих слов, “стена“, “печь“, “порог“, “дверь“ и “окно“, даже “дом“ это заимствование. Это является надежным лингвистическим подтверждением свидетельств классических историков о славянах (называемыми венедами в классических источниках) живущих в болотах и чащах в ямах и берлогах без зданий, и держащих все их ценности захороненными от грабителей в замле. Такова была ситуация когда Бюлюмар расширил контроль конфедерации до Балтийского моря, и вывел славян на геополитическую арену. Попытки этимилогировать разнобой строительных терминов игнорируюя их Тюркские корни отличаются слабостью из-за присущих им семантических натяжек.

Деление русского языка на два отдельных языка хорошо соглашается с генетическим свидетельством что “северные русские“ состоят прежде всего из финно-угорских народов, а “южные русские“ состоят прежде всего из Тюркских народов. Финский или Тюркский субстрат проглядывают через наслойку славянского языка как перепаханый город похороненный под пшеницей. Однако огромный славо-тюркский словарь пока не нашел непредубежденного статистического анализа, сделанного без славянской или иранской педвзятости. Как может быть замечено из следующего описания, санкционированные публикации больше служат замутнить картину чем пролить справедливый свет. И как последний рубеж, эвфемизм “чуваш“ используется чтобы избежать использования слова “Тюрк“, с невинной претензией на “не-Тюркизм“ чувашского языка.

Утверждения книги о пустоте славо-иранской лингвистической связи кратки, но очень значимы. Неудивительно что гигантские усилия затраченные на создание блестящего иранского наследства принесли такие сугубо нищенские результаты.

Опущенные части главы описывают технику статистического лингвистического анализа и дают детали и примеры. Лингуистический анализ описанный в книге был основан на выборке из приблизительно 3 200 слов, отмеренной выборки доступного лексикона. Опуская в выдержке некоторые важные, но не связанные с Тюркской историей материалы, мы сохраняем Тюркскую часть . Для полной версии, щелкните здесь.

Перевод на Английский выполнен автором, Валентином Стецюком. Я добавил подзаголовки к этой масивной теме.

Глава VII. Славянство

На мировую арену славянство выступило довольно поздно, когда уже другие индоевропейские народы создали на новых местах своих поселений известные в истории высокоразвитые государства и культуры. Причинной такого запаздывания было расположение славянской прародины на северо-западной окраине индоевропейской территории и дальнейшая их миграция в направление к Балтийскому морю и Нижней Висле. Ближайшими соседями славян в те времена были германские племена древних готов и предков современных голландцев, ареалы которых были расположены южнее. Это подтверждается и заимствованиями из этих языков в праславянском. Заимствования из готского многочисленны и довольно хорошо известны, но на то, что в современном голландском языке сохранились признаки давнего соседства со славянами, внимания не обращается. Из таких признаков можно отметить следующие. Славянскому слову верба из германских языков есть соответствие только в голландском – werf. Славянские слова звон и малый, хорошо соответствуют голландскким zwan и maal, в то время как в других германских языках подобные слова фонетически отстоят далее. Занимая территорию вокруг Мазурских болот, на Кашубской возвышенности и вдоль побережья Балтийского моря, далеко от центров цивилизации, славяне долго вели свою патриархальную жизнь охотников и рыболовов. Животноводство им было, бесспорно, известно, но земледелие, если и существовало, то имело очень примитивные формы. Свидетельством тому, что славяне не знали многих культурных растений, являются заимствованые у позднейших соседей их названия. Показательно, что ни одно из названий культурных зерновых растений не имеет удовлетворительной этимологии на славянской основе, не говоря уже о садово-огородных культурах. Тем не менее, территория, которую занимали славяне, благодаря своим географическим условиям достаточно хорошо удовлетворяла жизненные потребности человека. Обилие богатых рыбой озер решало проблему регулярного обеспечения продовольствием, тем более что рыбные продукты после несложной обработки хорошо поддаются хранению. То, что славяне активно занимались рыбной ловлей, подтверждают общеславянские названия рыб, которые часто имеют славянские или даже индоевропейские корни. Достаточное питание неизбежно вело к быстрому приросту населения, и со временем в поисках новых рыболовных угодий славяне вынуждены были расширять территорию своих поселений в направлении на запад, юг и южный восток.

Рис. 5. Поселения славянских племен в конце I тыс. до н. э. - в начале тыс. I н.э.

Бодр - Бодричи, Болг – предки болгар, Бр – предки белорусов, Луж. Сл. – предки лужицких славян, Лют - лютичи,
П - предки поляков, Пд.-р - предки носителей южного русского диалекта, Пн.-р - предки носителей северного русского диалекта, Пом – предки поморских славян, Слв – предки словенцев, Слц - предки словаков, С/Х предки сербов и хорватов, В/Т – предки уличей и тиверцев (?), Укр - предки украинцев, Ч - предки чехов.

На карте показан гипотетический ареал поселений предков уличем и тиверцев, но надежных оснований для этого пока еще нет, кроме общего соображения о том, что этот арел должен был быть заселен каким-то славянским племенем, потомки которого растворились среди других этносов (возможно среди романского населения населения Балканского полуострова).

Связывая зарубинецкую культуру со славянами, специалисты подразделяют ее на отдельные локальные группы. Кухаренко полагал, что таких групп было три - Полесская, верхнеднепровская и среднеднепровская (Кухаренко Ю. В., 1964). Максимов же разделил всю область распространения зарубинецкой культуры на пять регионов:

1. Среднее Поднепровье от устья Десны до устья Тясмина.

2. Припятское Полесье (Горынь, Стырь),

3. Верхнее Поднепровье, главным образом по правому берегу Днепра от Березины до Припяти, а также по Сожу.

4. Верхнее течение Десны - территория Брянской области.

5. Побужье - на берегах Южного Буга от устья Десны до р. Сельница и на реке Соб. (Максимов Е. В., 1982, 9 - 10).

Мы видим, что локальные группы зарубинецкой культуры не соответствуют ареалам формирования отдельных языков, а охватывают два из них или более, и границы между ними идут не реками, но разделение единой культуры на ее отдельные варианты всегда будет условным, тем более, что носители отдельных славянских диалектов могли иметь очень похожую материальную культуру. Интересным, однако, является следующее наблюдение:

“Мы не знаем, как раннезарубинецкое население именовало свои поселки и кладбища, но суть древнегреческих наименований (полис – некрополис) удивительно точно проявляется в зарубинецкой топографии - на одном мысу располагалось поселение - место для живых, на следующем - могильник, место для умерших“ (Максимов Е. В., 1982, 59).

Возможно, что описанная традиция в местах распространения зарубинецкой культуры существовала еще с тех времен, когда здесь имели свои поселения протогреки. Однако зарубинецкая культура никогда не охватывала всей указанной территории поселений славян, потому что, как показывают археологические данные, заселение ее шло долго и постепенно, и на то время, когда какие-то группы славян достигали бассейна Десны, западные славяне уже могли начать переходить Вислу. И хотя Кухаренко, Поболь и некоторые другие специалисты общий хронологический диапазон существования зарубинецкой культуры вкладывает в период с III ст. до н.э. до III и даже V ст. н.э. (Кухаренко Ю. В., 1964, 48; Поболь Л. Д., 1983, 21), кое-кто отводит для нее более узкие хронологические рамки - от конца III ст. до н.э. до II ст. н.э. (Максимов Е. В. 1982, 173). При этом только один из пяти возможных регионов зарубинецкой культуры - Верхнеднепровский имеет памятники всего хронологического диапазона, а Южнобужский и Верхнедеснянский сформировались на рубеже нашей эры (Там же, 173). Нельзя игнорировать также и другие факты, на которые акцентируют внимание другие археологи:

“Мы придерживаемся точки зрения, согласно которой зарубинецкая культура Среднего Поднепровья в середине или в конце I ст. н.э. переживает острый кризис. Именно в это время исчезают зарубинецкие могильники в Припятском Полесье, на Среднем и Верхнем Днепре, отсутствуют и более поздние материалы на поселениях“ (Козак Д. Н., Терпиловский Р. В., 1986, 35).

Подобные взгляды высказывали также Кухаренко и Максимов, тогда как Поболь доказывал, что зарубинецкая культура не исчезла здесь в первые столетия нашей эры, а продолжалась и в более поздние времена, в первой половине I тыс. н.э. (Поболь Л.. Д., 1983, 24). Седов тоже считал, что классические зарубинецкие древности (I ст. до н.э. – I ст. н.э.) в Среднем Поднепровье трансформировались сначала в позднезарубинецкие и что потом из них сформировалась киевская культура (III - IV ст. н.э.). (Седов В. В., 1990-1, 83).

Таким образом, вопрос о продолжительности существования зарубинецкой культуры противоречив, и может быть, что в указанных на карте границах славянская территория существовала очень короткое время, за которое одновременно все славянские диалекты сформироваться бы не смогли, хотя схема родственных отношений привязана к данной территории четко. В таком случае нужно принять во внимание то, что в разных ареалах уже существовал свой языковый субстрат, который отражал обратно пропорциональную зависимость количества общих признаков от расстояний между ареалами. При этом важным является тот факт, что дославянское население не отошло на новые места, а было ассимилировано славянами, и его язык, очевидно, оказал значительное влияние на язык новоприбывших. Археологические исследования поселков, городищ и курганных могильников в Витебской области показывают, что эти памятники в одних случаях оставили балты, в других - славяне, в третьих - смешанное население. (Левко О. Н., 1990, 39). Такая ситуация существовала почти на всей восточной части общеславянской территории, и в таких условиях общий славянский язык, приняв в каждом ареале разные черты языков, или диалектов туземного балтского населения, расчленился на славянские диалекты, которые позднее уже развились в отдельные языки, в соответствии с расположением географических ареалов. Так был ускорен процесс расчленения славянских языков, и поэтому было совсем необязательно, чтобы все славянство в течение нескольких столетий стабильно занимало указанную на рис. 5 территорию. Надо сказать, что прежде чем разделиться на указанные диалекты, праславянский язык сначала разделился два первичные диалекта, границей между которыми стал Днепр. Достаточно выразительные следы этого разделения можно выявить в и лексических и фонетических явлениях современных славянских языков, которые (явления) в целом разделяя праславянство на западную и восточную ветви, не имеют, правда, четких границ. Вот некоторые лексические отличия западной ветви в современной украинской орфографии: дбати, жебрати, зневажати, качка (утка),кохати, крига, мацати, оздоба, прагнути, прикрий, рада, ропуха, скиба, скроня, слимак, стодола, строкатий, тривати, тримати, шати, шкода, штурхати и др. Преимущественно это слова, позаимствованные из германских и других языков. Для восточной ветви праславянства характерными являються такие слова (в русской орфографии): грусть, жулить, лукавый, мел, молния, пир, случай, смотреть, терзать, удобный, ужини др. Есть еще небольшая группа слов, которые первоначально принадлежали одной ветви праславянского языка, но позднее распространились в одном-двух языках другой ветви (вада, кулик, литка, хиба, хата, ворот, корпать, луч). Определить природу этих слов непросто, поскольку даже и некоторые приведенные примеры могут вызвать у кое-кого сомнение, но стратиграфию заимствований в славянских языках иногда сделать очень нелегко и пока еще не обходится без определенного субъективизма. Скажем, указанному первичному разделению славянства могут отвечают также две разные формы некоторых древних праславянских слов, которые уже приводил Смаль-Стоцкий (Смаль-Стоцький Ст., 1927), например: зап. прасл. *popelъ (укр. попіл, пол. popiół, ч. popel, слц. popol, блр. попел) – вост. прасл. *pepelъ (рус. пепел, болг. пепел, серб. пепео); зап. прасл. *sklo (укр. скло, пол. szkło, ч., слв. sklo, луж. šklo, бр. шкло) - вост. прасл. *stьklo (рус. стекло, болг. стекло, серб. стакло, слвн. стекло); зап. прасл. *pъtakъ (укр., блр. птах, пол., ptak, ч. pták, слц. vták) - вост. прасл. *pъtica (рус., болг., серб., птица, слвн. ptíca) и др. Для первой пары такое предположение более достоверно, несмотря на наличие рус. диал. попел, которое может быть заимствованным из украинского, но разница в форме второго пары, очевидно, возникла позднее в предположении польських влияний на украинский и белорусский языкки, поскольку имеется др.ч. stklo. Эти примеры могут свидетельствовать, как опасно делать дальновидные выводы на основании отдельных фактов, в то время как статистические данные всегда более надежны.

Глубокий анализ важнейших фонетических признаков, которые проявили себя в праславянский период, но но не охватили всей славянской общности провел польский языковед А. Фурдаль (Furdal Antoni, 1961). Он считал, что первое диалектное членение праславянского языка произошло после появления в нем следующих изменений:

1. c+ě, i>š|s< i,ь,ę+c

2. sk+ě, i>šč|s'c’

3. kv, gv+ě, i> cv, zv

4. tl, dl> l|kl, gl

В соответствии с проявлением этих изменений А. Фурдаль составил географическую схему праславянской территории, на который выделил четыре области.

область А - большое пространство на западе праславянской территории, где сохранились группы kv, gv и tl, dl и произошла трансформация c и sk в š и šč соответственно. Этому пространству, как считал Фуркал, однозначно отвечают польский, чешский, словацкий и лужицкие языка. Польский ученый не относит к этой группе украинский и белорусский языки, хотя отдельные факты сохранения групп kv, gv и трансформации c в š в украинском и белорусском язиках имются (для примера укр., блр. квітка, укр. диал., блр. шарий и др.). Фурдаль вслед за другими учеными своего времени относит подобные факты на счет польських влияний, хотя сам же указывает, что наявные в диалектах русского языка группы kv, gv польскими влияниями объяснены быть не могут. Далее Фурдаль выделяет на своей схеме небольшую северную область B, которая отвечает новгородскому и псковскому диалектам и для которой характерны переход tl, dl> kl, gl, фрагментарное сохранение групп kv, gv, šč и некоторые другие особенности. Очевидное объяснение всем этим фактам может быть Первая такое. Сохранение группы kv, gv и tl, dl и трансформация c и sk вš и šč произошли в западной ветви праславянского языки , из которой позднее кроме польской, чешской, словацкой, лужицкой и других западнославянских языков выделились также украинский, белорусский и севернорусский диалект. С отходом носителей севернорусского диалекта на север их язык развивался по своим собственными законами, что и привело к развитию указанных Фурдалем фонетических особенностей в современном севернорусском диалекте. Поскольку в некоторых говорах севернорусского диалекта спорадически сохранились группы kv, gv, но в меньшем количестве, чем в украинском и белорусском языках, то становится очевидным, что процесс перехода первичных kv, gv в cv, zv начался на востоке славянской территории под влиянием финно-угорских языков и далее на запад шел все менее интенсивно. Это привело к тому, что в украинском и белорусском язиках в большей степени сохранились группы kv, gv, хотя нельзя отбрасывать и предположения, что формы cv, zv в этих языках могли отчасти распространиться в более поздние времена под влиянием русского языка.

Сделаные выводы подтверждают и две другие фонетические области на схеме А. Фурдаля. Большая область D на востоке славянского пространства, которая характеризуется переходом tl, dl> l и палатализацией kv, gv в cv, zv, а также переходами c> s и sk> s'c’ отвечает южному диалекту российского языка и всем южнославянским языкам кроме словенского. Отнесение сюда Фурдалем украинского и белорусского языков не является оправданым, поскольку, как он и сам признает, переход tl, dl> l не имеет четких границ, и наличие его в разных языках может быть объяснено упрощением в группе согласных. Выпадание t/d могло иметь место в разных местах и в разное время и всюду иметь тот же результат, по которому нельзя делать определенных выводов. И, наконец, переходная область С, в которую Фурдаль относит только словенский язык, еще раз подтверждает, что между двумя первичными ветвями праславянского языка не было четкой фонетической границы, а, напротив, вдоль Днепра шла переходная полоса, фонетические явления в которой сказались в разных формах на современных украинском, белорусском, словенском языках и на северном диалекте русского языка.

Первичное разделение славянства на западную и восточную ветви подтверждают и данные этнографии. При большом количестве общих для всех славян обрядов есть ряд свадебных обычаев, типичных для Польши, Моравии, Украины, Белоруссии, западной зоны русского севера, среди которых такие как разжигание костра на свадьбе и прыжки через него, усаживание невесты на кадку. Точно так же на указанных территориях разыгрывается обрядная вражда между девушками и замужними женщинами (Гура А. В., 1981, 263). Есть также обычаи, типичные только для южных русских и южных славян (Там же, 264). Нужно обратить также внимание на то, что в домостроительной терминологии славян нет ничего общего, если не считать таких общепонятийных слов как “стена”, “печь”, “порог”, “дверь” и “окно”. Для примера, сравним украинскую и русскую терминологии: комин - труба, дах - крыша, кроква - стропило, сволок - матица, підлога - пол, призьба - завалинка, драбина – лестницаи др. При этом украинским словам есть соответствия в западнославянских языках язык, в то время как русские слова являються одинокими. С одной стороны, это подтверждает указанное разделение разделение славянства на две ветви, а с другой, - отрицает существование восточнославянского языкового единства уже на времена развитого домостроения среди славян, которое может быть отнесено задолго до времен Киевской Руси. Этому первичному разделению славянства якобы противоречит определенное количество общей лексики, свойственной только украинскому, русскому и белорусскому языкам, но было бы удивительно, если бы эти языки не имели общей лексики, при общей исторической судьбе их носителей, но эта общность относится уже к более поздним, историческим временам. Вот некоторые примеры общей лексики из числа приведенных в одной из работ российского ученого: белка, кошка, собака, хомяк, радуга, дешевый, багор, жемчуг, кнут, ковер, коромысло, кровать, кружево, сапог, скамья, скатерть, шелк, ватага, погост, девяносто, сороки т. д. (Филин Ф. Ф., 1962). Бросается в глаза, что большинство из этих слов в соответствии с их значением, действительно, можно отнести к более поздним временам довольно высокого уровня культуры славян, в то время как черты, характеризующие первичное разделение славянства на западную и восточную ветви, выглядят сравнительно более архаичными.

Заселяя долгое время периферийные ареалы общей индоевропейской территории, славяне почти не подвергаясь культурным влияниям более цивилизованного мира, который в целом находился значительно южнее от их поселений. Такой точки зрения придерживались ученые, которые всерьез исследовали культуру славян на основе исторических, археологических, этнографических, и лингвистических источников, например, Любор Нидерле. Этот чешский славист пришел к выводу, что “славянская культура никогда не достигала уровня соседних, не могла сравняться с ними по своему богатству и всегда была беднее восточных культур, а также культуры римской, византийской и даже германской” (Нидерле Л., 1956). К вопросу об отсталости славянской материальной культуры мы возвратимся несколько позже, теперь же еще укажем, что духовная культура древних славян соответственно стояла на очень низком уровне, что подтверждается обычаями убивать детей и стариков, остатками фаллического культу, промискуитета, многоженства, полиандрии. Пережитки таких обычаев долго сохранялись в России, Украине и на Балканах (Нидерле Любор, 1924, 31, 36, 75-76). За некоторыми свидетельствами нередким был и каннибализм, хотя Нидерле это отрицает (Там же, 75-76). Низкий культурный уровень древних славян отражают не только находки предметов материальной культуры или обычаи, но и лексический состав их языка. Для примера, в праславянском языке не было слов для выражения благодарности и понятия обязанности. Только когда славяне переселяются в бассейн Среднего Днепра, их западная, правобережная ветвь заимствует эти слова от германцев. Украинские слова дякувати и мусити, подобные которым имеются во всех западнославянских языках, а также в белорусском, имеют германское происхождение. Восточная же, левобережная ветвь славян не имеет общих слов подобного значения. Они появляются в южнославянских и в русском языках значительно позже, уже в исторические времена после расселения славян этой ветви на широких пространствах. С тем, что слова дякувати и мусити германского происхождения соглашаются, вероятно, все ученые. Брюкнер, например, говоря о немецком происхождении пол. musić, пишет: “у анархичных славян нет собственного слова для должествования, они одалживают его (напр. ст. ч. dyrbjeti из нем. dürfen)” (А. Brückner Akeksander, 1927, 348). Однако считается, что эти заимствования происходят приблизительно с XIV ст., а украинские и белорусские слова происходят из польских dziękować и musić. Однако укр. дякувати и пол. dziękować явно отличаются между собою фонетически, чего не могло быть, если бы это было заимствование позднего времени. Такие заимствования преимущественно сохраняют польскую фонетику, например, зап. укр. цьоця или п’єц. Но не это главное. Укр. дякувати является идеальным примером хорошо исторического развития славянского вокализма, хорошо исследованого учеными. Принимая во внимание законы этого развития, можно легко убедиться, что укр. дякуватипроисходит от др. герм. *þanka. Дифтонгическое соединение -an в позаимствованном германском слове, в соответствии с законом открытого слога, который базируется на принципе возрастающей звучности, превратилось в праславянском языке в носовой гласный, который позднее передавался в древнеславянском письме буквой “юс малый”, а в польском, где он существует и до сих пор, буквой ę. Древнегерманское þ рефлексировалось в славянских языках как палатализованное d’ (в немецком, кстати, - в d, а в английском – в θ). Соответственно мы имеем теперь такую польскую форму dziękować, а аналогичное древнеукраинское слово имело форму *d'ękowatь. Известно, что со временем носовые гласные в украинском языке, как и во многих других славянских языках, исчезли, и тот, что в праславянском языке передавался “малым юсом”, совпал с ja, вот так и возникла форма дякувати.

Брюкнер объяснял пол. dziękować как производное из ч. dik, dieka. Заимствование, на его мнение, произошло в XIV ст. Чтобы объяснить польское носовое ę, Брюкнер допускает существование на то время носовых гласных в чешском языке (А. Brückner Akeksander, 1927, 112). Однако никаких доказательств о существовании носовых в чешском языке того времени нет, а в восточнославянских они исчезли, к примеру, в середине X ст. (Русинов Н. Д., 1977, 61). Процессы, которые проходили в славянском вокализме под влиянием тенденции возрастающей звучности, закончились в период распада праславянского языкового единства (Хабургаєв Г. А., 1986, 85). Таким образом, заимствование укр. дякувати и других подобных западнославянских слов произошло приблизительно в те времена, когда славяне поселились на прежних землях германцев. Очевидно, это было субстратное заимствование у балтов, которые проживали на этих землях до славян и переняли германское слово, чем можно объяснить тот факт, что слова этого корня нет в языках восточной, левобережной ветви славянства - ведь на Левобережье Днепра германских поселений не было. Для слова мусити время заимствования пока еще установить нельзя, поскольку оно не имеет специфических фонетических особенностей, но по аналогии можно предполагать, что заимствование произошло в то же самое время. Интересным есть происхождение укр. ллов бешкет, бешкетник, аналогов которому нет в ни одном из славянских языков. Больше того, оно распространено главным образом на востоке Украины. Однако, прежде чем разибираться с происхождением слова бешкет, вспомним, что типичное для западной ветви славянских языков слово шкода, происходит от герм. *skaþуn, которому в современном немецком языке соответствует Schaden. Это заимствование произошло до того времени, когда др. герм sk стало произноситься в немецком языке как š. Тогда же было заимствовано укр. скиба (герм. *skábó (n), совр. нем. Scheibe) в отличие от укр. шиба, шибка, слова того самого германского корня, но которое было заимствовано через польский из немецкого в более поздние времена, после перехода sk® š. Точно так же позднейшими заимствованиями из немецкого через польский являются шалька, швагро, шинок, шлюб, шлях, штука и др. Переход sk® š в немецком языке произошел, очевидно, во время второго (древневерхненемецкого передвижения согласных, начало которого датируется 5-6 ст. н.э.(Schmidt Wilhelm, 1976, 175), хотя в письменном языке s сохранилось в этой группе согласных и до наших дней. Таким образом, в древних заимствованиях из германских языков украинскому шк/ск в современном немецком языке отвечает sch. Вернемся теперь к слову бешкет. Александр Потебня полагал, что это слово заимствовано из нем. Beschiss “хитрость, ложь”. Фасмер, сомневаясь в этом, видем в нем заимствование из средневерхненемецкого, где есть beschitten “обманывать” (Фасмер Макс, 1974, Т1, 163). Обратной переход š ® sk при заимствовании в украинский язык мало вероятен, к тому же значения немецких и украинских слов достаточно отдаленные. Скорее всего укр. бешкет является отглагольным образованием от бешкетувати, которому хорошо фонетически и по значению соответствует нем. beschädigen “повреждать, портить” и, таким образом, происходит от того же германского корня, что и слово шкода.

Кроме субстратных влияний на праславянский язык имели место и влияния языков населения соседних неславянских ареалов. Теперь мы знаем, что степи правобережной Украины к моменту прихода славян заселяли булгары, в соседстве с которыми определенное время пребывали также киммерийцы-курди. Языковые влияния потомков скифов и киммрейцев можно увидеть в необъясненных до сих пор древних заимствованиях в западнославянских языках. Впервые на языковые связи славян с тюрками обратил внимание чешский исследователь Й. Пайскер и создал свою оригинальную теорию славянско-тюркских отношений, которую изложил в своей работе “Die ältesten Beziehungen der Slawen zu Turkotataren und Germanen” (Stutthart, 1905). Его взгляды были раскритикованы, в частности Л. Нидерле, поскольку считалось, что славянско-тюркских контактов быть просто не могло, если речь шла о каком-то “туранском сближении”. Теперь мы знаем, что контакты западных славян с тюркоязычными скифами имеют реальную основу и объяснение. Конечно тюркские языковые влияния на славян охватывают очень широкий период и их трудно отделить от позднейших заимствований, которых очень много как в южнославянских, так и в восточнославянских языках. А вот наличие слов тюркского происхождения в западных славянских языках очень показательно. Правда, тюркизмы могли проникать в польский язык через украинский, а в словацкий и чешский - через венгерский. Например, слц. čakan “мотыга“ явно тюркского происхождения (чагат. čakan “боевой топор“), но есть венг. csakany, поэтому это слово нельзя брать во внимание. То же можно сказать и о слц., ч. salaš, рус. шалаш “хижина“, которому есть соответствия и в тюркских, и в венгерском языках. Таких слов много, однако, есть в этимологическому словаре Махека примеры тюркизмов, пути проникновения которых в чешский и словацкий языки остаются загадочными (А. Machek V., 1957).

Рассмотрим некоторые из них, обращая большее внимание на чувашские слова. Очень интересным является, например, слц., ч. koberec,пол. kobierzec “ковер“. Это слово напоминает рус. ковер, но хорошо видно, что западнославянские слова заимствованы не из русского. Фасмер полагает, что источником заимствования русского слова может быть др.чув. *kavêr ← *kabir (Фасмер М., 1964). Возможно, что еще ранее из булгарского были позаимствованы словацкое и чешское слова, чего о польском уверенно сказать нельзя. Но возможна и другая версия. Восстановленная Фасмером древнечувашская форма очень хорошо совпадает с анг. cover “покрывать“. Следовательно, словацкое слово может быть и древнеанглийским субстратом. Одинокое среди славянских языков слц. sanka “нижняя челюсть“ может быть булгарского происхождение, поскольку есть чув. санка “лобная кость“. В основе этой формы лежит др. тюрк. čana “сани“, “челюсть“, но расширение k, имеется только в чувашском и словацком языках. Словацкое loša “конь“, укр. лоша считаются заимствованными из тюркских языков, где есть alaša “конь“ (туркм., тат.), но непонятным остается падение начального a. При заимствовании этих слов из булгарского (чув. лаша «конь») отпадает необходимость объяснения этого падения. Другое название коня кобыла, которому есть соответствие только в латинском языке (caballus), по мнению Махека также имеет тюркское происхождение. Источником заимствования и в итальский, и в славянские языки может быть др. булгарский. Поскольку тюрки издавна занимались коневодством, славянское хомут, как и нем. Kummet, происхождение которых до сих пор не выяснено, тоже могут происходить из булгарского (ср. чув. хомыт). Некоторые исследователи считают, что слц., ч. kolmaha,пол. kolimaga, укр. колимага, рус. колымага являются древними заимствованиеми из монгольского языка (монг.. xalimag “высокие телеги-шатры”) через тюркское посредничество (Мельничук О. С., 1985). При таком предположении монгольское слово должно было бы пройти через целую цепочку тюркских языков. Маловероятно, чтобы оно исчезло во всех безследно. Скорее всего, слав. колымагаможно объяснить на тюркской основе как “запряжений конь”, приняв во внимание чув. кÿл “запрягать” и распространенное во многих тюркских языках ябак “конь, жеребенок”. Того же происхождения может быть также неясное укр. кульбака „седло” и похожие слова в других славянских языках. Как мы уже знаем, у древних тюрков существовала развитая лексика из области гидротехнических сооружений и плавающих средств. Во многих славянских языках есть слово гать, поэтому не исключено, что это слово позаимствовано из др. булгарского, поскольку чув. кат имеет то же значение, что и славянские слова.

Неясным является и происхождение слц., ч. kahan, укр. “каганець“ и т.д. Это слово можно сравнить с чув. кăкан “ушко, держак“. Как известно, каганец должен иметь ушко, за которое его можно брать, чтобы перенести его на другое место. Считается, что слав. хижа, хижина происходят их герм. *hus “дом“ (Фасмер), но при этом оставлено без внимания чув. хÿше “шалаш, хижина“. Славянские слова для обозначения книги обычно сравнивают с венг. könyv, но из этого языка оно в силу фонетического несоответствия позаимствовано быть не могло. Венгерское слово может происходить, как указывают Фасмер и Махек, от др. чув. *koniv← *konig. Из последней формы могут происходить и славянские слова. Чешское klobouk, ст. слц. klobúk, koblúk “шляпа, шапка“ безусловно тюркского происхождения, как и рус. колпак и др. славянские слова, но пути и время их заимствований разные. Чешские и словацкие могут происходить из булгарского. Интересно сравнить ст. ч. maňas «щеголь, глупец» с чув. мăнаç “гордый“. Махек утверждает, что древние словаки позаимствовали свое osoh “польза, выгода“ именно от булгар, но в какое время? И Фасмер, и Махек, и Брюкнер считают слав. просо “темного“ происхождения, возможно, даже “доевропейского“. Может быть, стоит сравнить это слово с чув. пăрçа “горох“? Принимая во внимание чув. ясмăх “чечевица”, название ячменя (ст. сл. jačmy) тоже может иметь чувашское происхождение, так же как и пырей - чув. пăри “полба”. Название пшена и пшеницы Фасмер выводит из слова пхать (толочь), что не очень убедительно. Скорее всего ст. слав. pьšeno имеет то же происхождение, что и чув. пиçен «осот». Семена этого растения вполне могли употребляться в пищу до распростренения культурных зерновых культур и его позаимствованое от булгар название славяне могли перенести на некоторые из них (просо, пшеницу). Славянское названия творога (ч., слц. tvaroh и др.) также считается темного происхождения. Венгерское túró далеко отстоит фонетически, поэтому венгерский не может быть источником заимствования, а вот чув. турăх “ряженка, варенец“ отвечает всем требованиям. Слвц., ч. čiperný “живой, подвижный” Махек относит без дальнейших объяснений к южнославянским языкам. Действительно, есть серб. чеперан 1) “оживленный, подвижный”, 2) “чванливий”. Но все эти слова вместе с укр. чепурний „красивый, прихорошенный” тюркского происхождения, ср. чув. чипер“хороший”, тат чибер „то же”. Есть еще несколько словацких и чешских слов, которые также могут быть тюркского происхождения, но относительно них высказываются противоречивые мнения: tabor, taliga, topor, šator, šuvar, šupa. В Украинском этимологическом словаре вслед за Фасмером распространенное во всех славянских языках, кроме южных, слово корец“ківш, кружка, мера зерна” связывается со словом кора (Мельничук О. С., 1989, Фасмер Макс, 1967). Возможно, так оно и есть, поскольку и до сих пор в народе делаются ковшики из коры, однако бросается в глаза семантическое и фонетическое сходство славянского слова с чув. курка “ковш”. При том что курка автоматически превращается в корец при изменении рода с женского на мужской, славянские слова можно связывать с чувашским с чувашским, хотя их этимология оставляется неясной, поскольку есть гр. koros “мера” и др. инд. carúh. “котел, горшок” и т.д.

Карл Менгес приводит три возможные варианта тюркского происхождения слова ковыль, присутствующего в “Слове о полку Игореве” в форме ковилие. (Менгес К. Г., 1979, 105-106). Все три варианты далеки фонетически и семантично (ср. 1. др. уйгур. qomy “быть в движении”, 2. алт. gomyrgaj “растение с пустым стеблем”, 3. тур. qavla “сбрасывать кору, листья”). Более в качестве источника заимствования может подойти др. булгарский язык, поскольку чув. хăмăл “стебель, стерня” по форме и по смыслу наиболее похоже на слово ковыль. Из других тюркских языков слово этого корня обнаружено пока еще только в татарском языке (камлы). Существенным является то, что Менгес вслед за Уленбеком, Бругманом, Леманом, Бернекером допускал возможность сравнения “темного” др. рус. слова с гр. kaulos, лат. caulis “стебель” и с другими словами индоевропейских языков (Там же, 107). Если вспомнить, что древние булгары долгое время были соседями древних италиков, греков и германцев, то древнебулгарскую праформу можно реставрировать как *kavul, которая рефлексировалась в др. русском как ковыль еще в предысторические времена. И другое украинское название ковыля тирса (рус. тырса) тоже имеет булгарское происхождение. Подобное слово того же значения имеется в чувашском языке. Если полистать Этимологический словарь русского языка Фасмера, то можно обнаружить достаточно большое количество русских и украинских слов, для которых специалисты с разной степенью уверенности находят соответствия в чувашском языке и не исключают возможности их заимствования из этого языка. На самом деле это заимствования не из современного чувашского языка, а из древнего булгарского. Например, древнебулгарское происхождение могут иметь укр., рус. брага, ватага, пирог, хмель и др. (Фасмер Макс, 1964). Фасмер связывает чувашское слово peraGa “выжимки” (ранее „полпиво, жидкое пиво”) с другими тюркскими названиями слабых спиртных напитков boz/buz. Не исключено, что технологию их изготовления не только славяне, но и германцы позаимствовали от тюрков вместе названиями. Распространенное названия хмеля в германских и славянских языках хорошо выводится от чув. хăмла «хмель», но специалисты колеблятся принять предположение о заимствовании из чувашского лишь из географических соображений, не предполагая, что предки чувашей проживали в непосредственной близости от германцев и славян. Возможно и германское название пива неясного происходжения тоже следует выводить из чув. peraGa. Можно также обратить внимание на украинское слово корчма, которому есть соответствия во всех современных славянских языках, которое считается темным и не имеет удовлетворительной этимологии. Если принять во внимание цсл. кръчьма “крепкий напиток” (Мельничук О. С., 1989), то это слово также может происходить из булгарского (чув. кăрчама “брага”).

В русском языке есть слово сигать “прыгать” неясного происхождения. Рясинен допускал возможность заимствования его из чув. сик „то же”, однако Фасмер возражал против этого, ссылаясь белорусское сігаць. Однако это слово присутствовало также и в мазовецком диалекте польского языка (Brückner Aleksander, 1927), а распространенное на востоке Украины диал. сігати необязательно заимствовано из русского. Следовательно, и это слово может быть заимствованным у древних булгар. Фасмер сближает диалектное рус., укр., пуга „кнут” со словом пугать, которое первоначально имело форму пужать. В таком случае слово может быть заимствованым из др. булгарского (чув. пуша „кнут”). Такое предположение тем более обосновано, что в украинском есть слово пужално – держак кнута.

Убедительным свидетельством древних славянско-булгарских контактов является фонетическое и семантическое совпадение одинокого среди тюркских языков чув. салат “разбрасывать“ со слц. sálat’ «излучать, пылать» и ч. sálat “пылать“. Махек подает эти слова с древним значением házeti, metati “бросать“. Попробуем подсчитать вероятность такого совпадения для данного конкретного случая. Для этого нам нужно знать определенные закономерности словообразования в чувашском языке. Для анализа таких закономерностей было взято 2100 чувашских слов. Из них приблизительно 210 слов начинаются с буквы с, т. е. вероятность того, что любое чувашское слово начнется с буквы с равняется 210: 2100= 1/10. Проанализировав все слова с начальным с можно найти вероятность того, что второй буквой слова с начальным с будет буква а. Эта вероятность равняется 1/6. Так же можно найти вероятность того, что третьей буквой будет л, а четвертой снова а. Соответственно эти вероятности равняются 1/12 и 1/8. Проанализировав все слова типа калах, салах, палах, валах, где второе а - любая гласная, а х - любая согласная, можно найти вероятность того, что похожее слово закончится на т. Эта вероятность тоже равняется 1/10. Перемножив все эти значения отдельных вероятностей между собой, мы можем узнать приблизительное значение вероятности возникновения в чувашском языке слова салат: 1/10x1/6x1/12x1/8x1/10= 1/57600. Теперь нужно подсчитать вероятность того, что слово салат будет иметь смысл близкий к значению “бросать“. Имеющиеся в нашем списке 2100 чувашских слов можно разделить на группы слов, которые могут отвечать определенным общим семантическим единицам. Такое разделение является в определенной мере субъективным, поскольку границы между семантическими полями всегда очень размыты. Однако, наверное, никто не будет возражать против того, что разделение всех 2100 слов на 100 условных семантических единиц является достаточным для того, чтобы смысловое поле каждой из этих единиц в чрезвычайно малой степени могло бы перекрывать другое семантическое поле. Тогда вероятность того, что чувашское слово салат может иметь смысл, близкий к значению “бросать, разбрасывать, метать, быстро двигаться, или вылетать наружу и т. д. будет равняться, по крайней мере не больше 1/100. Соответственно, вероятность того, что в чувашском языке возникнет слово фонетически и по значению похоже на слц. sálat’ и ч. sálat «бросать, метать» будет равняться 1/5760000. Если подобных “совпадений“ несколько, то общая вероятность их случайного возникновения в разных языках может определяться единичкой с несколькими десятками нолей после запятой. Практически это означает, что при хорошем фонетическом и смысловом совпадении двух слов неродственных языков с числом фонем пять и более, одно из них является заимствованным каким-либо путем, при условии, что оба слова не имеют ономатопоэтического, звукоподражательного характера, что делает вероятным возникновение подобных слов независимо в разных языках. Например, распространенному славянскому слову дуда, дудка хорошо соответствует чагат. и тур. düdük “свирель“. Миклошич и Бернекер считали славянское слово позаимствованным из тюркских, но Фасмер вместе с Брюкнером созвучие этих ономатопоэтических слов считает “чистой случайностью” (Фасмер М., 1964, Т1, 550). Ясно, что здесь сомнения относительно заимствования славянского слова из тюркских языков имеют основание, потому слав. дуда нельзя включить в множество несомненных заимствований.

Теперь рассмотрим возможные иранские влияния на славянские языки. Поскольку скифы считались ираноязычными, то всегда предполагалось, что следы иранских влияний на славянские языки являются довольно сильные. При этом иногда все темные случаи славянской этимологии относились к мнимым иранским влияниям. Примером такого предубежденного подхода могут быть исследования Трубачева. Поскольку большинство иранских лексических заимствований охватывает не весь славянский мир, московский ученый одной в из своих ранних работ старался привязать слова иранского происхождения в славянских языках к одной из их трех групп - западнославянской, восточнославянской и южнославянской. Однако, сразу стало видно, что большинство заимствованных слов не является характерными только для одной из групп. Искусственное разделение славянских языков на три указанные группы плохо увязывалось с соседством отдельных славянских племен с иранскими.

Мы знаем, что соседями западной ветви славянства могли быть протокурды, восточная же ветвь славянства никогда не соседствовала иранцами, но заселила прежние иранские ареалы, т. е. те, которые раньше были заселены иранцами. Субстратные явления будут рассмотрены отдельно, здесь же мы остановимся на возможных иранских заимствованиях в западнославянские языки. Трубачев выводит пол. baczyć, слц. bačiti se, укр. бачити из мнимого скифо-сарматского(?) * abiáxšaya (восточно-ір. abi-áxšaya “наблюдать“), пол. patrzyć, ч. patřiti, слц. patrit’, хорв. (диал.) patriti из скифо-сарматського *pаtraya (ав. patar - “блюститель“), пол. Szatrzyć,ч. šetřiti, слц. šetrit’, слв. ošatriti,хорв. šatriti из скифо-сарматского *catrayaš (ир. šatraya “господство“), пол. dbać, ч. dbati, слц. dbat’, укр. дбати из скифо-сартматского *dbaya (ав. - dêbaêš «враждовать»), пол. trwać, ч. trvati, слц. trvat’, укр. тривати, бол. трая, сх. траjати из скифо-сарматского *tarvaya(д. инд. trayate “защищать“), пол. pitwać, ч. pitvati из скифо-сарматського *paitva (ав. poiqwa “размельчать“), пол. żwawy, укр. жвавий относит к скифо-сарматскому *j'uvaya (афг. zhwand), пол. raróg, ч.. rarašek, слц. raroh, укр. раріг -к афг. varegan “сокол“, пол. poczwara, укр. почвара – к скифо-сарматскому *pacvara (ир. pacvara), пол., ч., слц. pan, укр. пан – к скифо-сарматскому *gupаna (gypana “страж скота“), пол., ч., слц. kat, укр. кат – к скифо-сарматскому *kata (ав. kaya каяться). (Трубачев О. Н., 1965). Большинство из этих этимологий вsглядят надуманными, да и сам автор, кажется, со временем от них отказался, поскольку не ссылается на них в позднейшей работе (Фасмер М. 1964). Однако выводы Трубачова о иранских заимствованиях в польском языке заставили ученых искать им какое-то сомнительное объяснение:

“Что касается польско-иранских связей, то они, очевидно, являются результатом проникновения на рубеже нашей эры иранского населения в южную Балтику“ (Седов В. В., 1979, 33).

Тем не менее, была сделана попытка найти какие-либо следы иранских влияний в западнославянских языках, и оказалось, что имеется довольно много лексический совпадений между украинским и курдским языками, которым имеются параллели также и в других славянских. Приведем примеры. Этимологически неясное слав. *čeljadь (укр., рус. челядь) может происходить от курд. çelî1. “ребенок“, 2. “род, клан”. Если анг. child тоже относится к этому корню, то тогда можно говорить о его фракийском происхождении (алб. çilimi «ребенок»). Так же неясным является происхождение слав. *rak (рус., укр. рак). Его происхождение можно связывать с курд. req 1. “рак“, 2. “жесткий, твердый“. Фасмер выводит рус., укр. вишня и другие подобные славянские слова из ср.в.нем. wоhsel, но курд. fişne “вишня“ выглядит более подобным фонетически, поэтому культура этого фруктового дерева вместе с названием могла быть позаимствованной славянами от протокурдов, так же, как и название черешни (другое курдское название вишни - qeresî). Хотя в данном случае вопрос осложняется тем, что подобные слова есть турецком и греческом. Фасмер обращает внимание на соответствие укр. хмара финскому слову hämärä«темный», но не рассматривает возможности связи между этими словами «по географическим соображениям». Между тем, в курдском языке есть слово xumari«темнота», которое курды могли позаимствовать у своих соседей вепсов на своей прародине (вепс. hämär «сумерки»), а уже от курдов слово позаимствовали украинцы. Можно также рассматривать такие пары: укр. галузь „ветвь” - курд. helez “хворост”; укр. ґедзь „овод”- курд. gez “укусить”; укр. яскравий „яркий” - курд. aşkere “явный”; укр. тягар «тяжесть, бремя» - курд. texar “вес“. В многих славянских и в балтийских языках есть целая группа слов на обозначение гравия, щебня, камня, которые в значительной степени разнятся между собой фонетически, но языковеды считают их словами общего, хотя и загадочного происхождения - укр. жвір, рус. гверста, грества, пол. żwir, dziarstwo, лит. žwiřzdas, лтс. zvirgdzi и т.д. Курд. gevir “каменная глыба” фонетически и по значению очень похоже на эти слова, поэтому источником заимствования может быть и курдский язык, имеется также курд. givir “крепкий”, givrik “крупный”, очевидно, того же корня. В украинском языке есть слово ганчірка „тряпка”, которое вместе с пол. hanczurka выводится из н.в.нем. Handscheure “тряпка для вытирания рук” (А. Мельничук О. С., 1982). Такое объяснение вызывает сомнение, поскольку и немецкое, и польское слова мало распространены, а украинское слово употребляется больше на востоке Украины. Поэтому можно рассматривать возможность заимствования украинского слова из курдского, где есть фонетически ближайший эквивалент ginçiri “лохмотья“. Славянским заимствованием в в курдский может быть курд. selef “источник”, которому нет соответствий в других иранских языках. Соответствующие славянские слова таковы: серб., словен. slap “водопад”, ч. slap “порог на реке”, слвц. slopat’ “хлестать”, рус. Солпа “порог на реке Мста”, Солоповка - название реки в Пермской обл. Праславянская форма должна была быть *solpa, следовательно, курдское заимствование могло произойти уже после развития полноголосия, т. е. приблизительно посередине первого тыс. н.э. Этимологически неясное слав. struk «стручок» может происходить от курд. strî “колючка“, а курд. trîşke “гроза“ каким-то образом связано со слав. tresk. Пищу для размышлений дает такое соответствие: укр. приск “искра“ – курд. pirîsk “искра“. Корень prs/prsk в словах со значением “брызгать, брызги, пырскать“ представлен в индоевропейских и финно-угорских языках довольно широко. В украинском и курдском слово имеет значение «искра». Имеет ли место заимствование или независимое образование?

Словами иранского происхождения считаются также укр. хата (в другие славянские языки слово позаимствовано из украинского) и ірій (южная страна, куда осенью улетают птицы, теплые края). Относительно первого слова сказать что-то определенное трудно, поскольку подобные слова имеются также в германских и финно-угорских языках, а вот интересное слово ірій, кажется не иранского происхождения, как считает Фасмер (Фасмер Макс, 1967), а булгарского. В чувашском языке есть слова ир “утро“ и уй “поле, степь“. В греческом языке существовали слова ear, hr “весна”. Фасмер выводит исходную форму как *vyroj. Следовательно, др. булг. *eroj могло означать “утреннюю (восточную, южную степь)“. Когда славяне еще населяли лесную зону, то они могли видеть, как осенью птицы перелетают куда-то на юг, в степи, и говорили тогда, что они летят в “ірій“. Укр. дбати и другие западнославянские слова этого корня точно так же могут быть объяснены при помощи чувашского языка: чув. тăп “аккуратный”.

В связи с выводом о том, что осет. don “река, вода” не было соответствующим апеллятивом для названия Дона, а само происходит от названия этой реки, выходит, что в названиях Днепра и Днестра составная don, которая толковалась специалистами как “река”, должна иметь какое-то другое объяснение. Попытки этимологизировать Днепр и Днестр на тюркском и греческом лексических материалах не дали приемлемых результатов, а вот курдская лексика такую возможность дает. Геродот писал, что для пропитания Днепр дает много всего, достойного внимания (Геродот, IV, 53). Приняв во внимание курд. dan - “тот кто дает, дающий”, ebûr “продукты питания” и estûr “крепкий, сильный”, можно объяснить название Днепра как Dan-ebûr “дающий пропитание” (рыбу), а Днестр - как Dan-estûr “дающий силу” (целебная днестровская вода). При такой трактовке названий указанных рек и другое название Днепра Борисфен с определенной натяжкой может быть объяснено таким же образом на тюркской основе: ber„давать”, „еда, пища”, taŋ„удивительный, необычный” Для кочевников рыба была, действительно, необычной пищей, поэтому название „дающий необыкновенную еду” вполне обосновано. Сомнение вызывают лишь фонетические трудности преобразования тюркского beraštaŋ в греческое Борисфен. При внимательном исследовании можно найти также и другую топонимику на территории Правобережной Украины неясного происхождения, но которую можно объяснить при помощи курдского языка. Подробно этот вопрос рассмотрен в другой работе (Стецюк Валентин, 2002).

Присутствие курдов на Правобережье Днепра подтверждается также лексическими параллелями между курдским и германскими языками. Хольтхаузен в своем Этимологическом словаре древнеанглийского языка приводит некоторые из них, например: др. англ. wic, н. нем. wike, анг. witch-elm „горный клен” – курд. viz, но это лишь случайные находки. Если же поискать целенаправленно, то можно найти много интересного. Например, др. англ. scielf «вершина скалы, зубец», анг. shelf«песчаная коса, риф», др. исл. skjolf «возвышение» хорошо соответствует курд. şilf «лезвие». К германским словам относят и укр. щовб «скала» (Фасмер Макс, 1967), но почему-то оставлено без внимания нем. Schilf„тростник”, листья которого похожи на лезвие клинка. Это слово тоже должно быть отнесено сюда же. Хольтхаузен не находит объяснения древнеанглийскому названию ромашки ferðing-wyrt. Для его расшифровки хорошо подходят курдские слова pûrt«волосы» и wurd «чистый» - цветами ромашки издавна моют голову. Общегерманскому слову west «запад» безусловно отвечает курд. weşt«юг». Незначительные отличия в фонетике и семантике свидетельствуют о том, что курдское слово не является заимствованием поздних времен. Вот еще несколько пар английско-курдских соответствий: др. анг. bile «клюв» - курд. bel «торчащий», анг. chuck«бросок» - курд. çek «то же», др. анг. gamen , анг. game «игра» - курд. «то же», др. анг. maffa«пленка яйца» – курд. mef «палатка», др. анг. reo, reowe «покрывало, пальто» - курд. rav «облако» и др.

Приняв во внимание все эти факты, мы можем считать, что предположение о заселении протокурдами Правобережья Днепра южнее германцев (а позднее и славян) полностью обосновано, хотя нуждается в дальнейших подтверждениях о времени и более точных местах поселений какой-то ветви протокурдов на территории современной Украины. Надо иметь в виду, что славянские племена во времена зарубинецкой культуры не спускались ниже Тясмина. Но даже и на Тясмине, и несколько севернее первые зарубинецкие памятники быстро, в конце I в. н.э. были заменены памятниками черняховской культуры, другой, по мнению Кухаренко, этнической принадлежности, чем зарубинцы (Кухаренко Ю. В., 1960, 299). Седов считал эту культуру, распространенную на широких просторанствах Северного Причерноморья от Нижнего Дуная до Северского Донца, полиэтнической и утверждал, что она была сформирована носителями зарубинецкой культуры, германскими переселенцами с Польского Поморья (вельбарская культура) и остатками местного скифо-сарматского населения (Седов В. В., 1990-1, 84). Другие исследователи старались беспочвенно доказать генетическую преемственность зарубинецкой, черняховской и позднейших славянских культур. С резкой критикой подобных взглядов выступал Третьяков, который считал черняховскую культуру безоговорочно германской, в чем, очевидно, был прав (Третьяков П. Н., 1982, 10-15). Попытки повышения рейтинга древней славянской культуры за счет более развитых соседних является следствием заидеологизованности исторической науки, а серьезные историки не всегда осмеливаются возражать некоторым закомплексованым политикам. Выше мы уже касались этого вопроса, но не будет лишним приведение мнения Третьякова дословно:

Носители раннесредневековой славянской культуры “никогда не были тесно связанны с миром античных цивилизаций. Если их сельскохозяйственное производство, возможно, только кое в чем уступало черняховскому, то все другие отрасли экономики - металлургия и металлобработка, гончарство, обработка кости и др. - отличались значительной примитивностью, не выходили за рамки элементарного по способам домашнего ремесла“ (Третьяков П. Н. 1982, 14, 15)

Очевидно, черняховская культура принадлежала готам. Готы переселились в Северное Причерноморье с территории Польши и создали здесь свое государство, что засвидетельствовано историческими источниками и не может поддаваться какому-либо сомнению. В то время население Поднепровья, Днепро-Днестровского междуречья Поднестровья было очень пестрым. На Нижнем Днепре это были потомки киммерийских, скифских, сарматских племен и выходцев из греческих причерноморских городов. Здесь были также германские племена бастарнов, кельты, которые в середине I в н.э. разрушили Ольвию. Несколько ранее кельты имели свои поселения на Верхнем Днестре, что засвидетельствовано находкой кельтских памятников возле села Бовшев Ларисой Крушельницкой. Еще ниже по Днестру жили фракийцы (липецкая культура). Готы, очевидно, вытеснили большую часть местного скифо-сарматского населения за Днепр, однако несколько слов курдского происхождения в украинском языке могут свидетельствовать о том, что определенные остатки степняков могли отойти на север и дожить до времен Киевской Руси, когда они могли иметь прямой контакт с древними украинцами.

После нашествия гуннов, которые разрушили готское государство и инициировали Великое переселение народов, но потом удивительным образом бесследно исчезли, славянские племена пришли в большое движение и только с тех пор предстали в европейской истории. При этом по древней индоевропейской традиции правобережне племена преимущественно ушли на запад или остались на старых местах, а левобережные, за исключением предков современных русских, перейдя Днепр, двинулись на Балканы. В середине V ст. Славяне уже были в южной Панонии и в юго-западной Дакии (Гиндин Л. А., 1981, 86). По данным топонимики славяне сначала заселили компактным массивом Западную и отчасти Северно-западную Болгарию (Георгиев Владимир, 1960, 75), поэтому можно допускать, что основная часть славян двигалась на Балканы через Картпатиы, а не вдоль берега Черного моря. Это движение хорошее согласовывается с картами распространения двух типов славянской кераміки - пражско-корчаковской и колочинско-пеньковськой, которые можно найти в работах авторитетных историков (Баран В. Д., 1978, Седов В. В., 1979; Третьяков П. Н., 1982), хотя иногда славянские древности разделяют на три или четыре группы, рассматривая пеньковскую и колочинскую культуры отдельно и добавляя еще дзедзицкую группу памятников (Баран В., 1986). Это более детальное разделение отражает дальнейшее развитие двух первичных славянских культур в V-VI ст. Под влиянием местных обстоятельств пражская культура была распространена от Припяти и среднего течения Днепра до Дуная и междуречья Эльбы и Зале, Пеньковская – от верховьев Сев. Донца через Средний Днепр, Южный Буг и Средний Днестр до Прута, колочинская занимала все левобережье верхнего Днепра и Подесенья, Дзедзицкая - Центральную и Северную Польшу (Баран В. Д., 1990, 6-7).

Примечания

Достоверно славянская культура Прага-Корчак весьма невзрачная, “горшечная“, “бесфибульная (скромные лепные горшки, небольшие поселения и могильники без специфических металлических изделий, да и те заимствованы у соседей). А пшевор и черняхов, прежде всего - это огромные могильники: с оружием, фибулами, украшениями, богатым набором лощено-хроповатой посуды, римским импортом III-IV вв., несравненно контрастирующие со славянской Прага-Корчак культурой.

 
Home
Back
In English
Türkic language classification
Türkic Alphabets Index
Scripts of Türkic Peoples
Sources
Roots
Tamgas
Alphabet
Writing
Language
Genetics
Geography
Archeology
Religion
Coins
Wikipedia
Ogur and Oguz
Türkic languages
Türkic and European Genetic distance
Indo-European, Dravidian, and Rigveda
Türkic, Slavic and Iranian
Linguist Statistics
Türkic in English
Türkic-Sumerian
Türkic-Etruscan
Alan Dateline
Avar Dateline
Besenyo Dateline
Bulgar Dateline
Huns Dateline
Karluk Dateline
Khazar Dateline
Kimak Dateline
Kipchak Dateline
Kyrgyz Dateline
Sabir Dateline
Seyanto Dateline
9/15/2005
Рейтинг@Mail.ru